Неточные совпадения
Несколько человек заменяли ей
толпу; то что другой
соберет со многих встреч, в многие годы и во многих местах, — давалось ей в двух, трех уголках, по ту и другую сторону Волги, с пяти, шести лиц, представлявших для нее весь людской мир, и в промежуток нескольких лет, с тех пор, как понятия у ней созрели и сложились в более или менее определенный взгляд.
Здесь все мешает ему. Вон издали доносится до него песенка Марфеньки: «Ненаглядный ты мой, как люблю я тебя!» — поет она звонко, чисто, и никакого звука любви не слышно в этом голосе, который вольно раздается среди тишины в огороде и саду; потом слышно, как она беспечно прервала пение и тем же тоном, каким пела, приказывает из окна Матрене
собрать с гряд салату, потом через минуту уж звонко смеется в
толпе соседних детей.
Про четвертого агронома, немца, ничего не делавшего и едва ли понимавшего что-нибудь в агрономии, о. Ираклий рассказывал мне, будто после одного августовского мороза, побившего хлеб, он поехал в Рыковское,
собрал там сход и спросил важно: «Почему у вас был мороз?» Из
толпы вышел самый умный и ответил: «Не могим знать, ваше превосходительство, должно, милость божия изволила так распорядиться».
Жолобов и Гагрин действовали медленно и нерешительно. Жолобов, уведомив Михельсона, что Пугачев
собрал остаток рассеянной
толпы и набирает новую, отказался идти против его под предлогом разлития рек и дурных дорог. Михельсон жаловался Декалонгу; а Декалонг, сам обещаясь выступить для истребления последних сил самозванца, остался в Челябе и еще отозвал к себе Жолобова и Гагрина.
— Станиславский, во все сие время отличившийся трусостию, узнав, что Пугачев близ Верхо-Яицкой крепости
собрал значительную
толпу, отказался от службы и скрылся в любимую свою Орскую крепость.
Конфузливо
собрав деньги с ладони дяди Силантия, Митрий исчез в
толпе.
Он охотно
собирает в господской усадьбе по праздникам соседних мужиков и баб, предоставляя им петь, плясать и величать себя, «настоящего барина», и угощает за это пивом, водкой и ломтями черного хлеба, а иногда, под веселую руку, даже бросает в
толпу разъяренных баб пригоршни гривенников.
Он не только грустен, но и желчен, придирчив. Он, как раненый,
собирает все силы, делает вызов
толпе — и наносит удар всем, — но не хватило у него мощи против соединенного врага.
— Что вы так пристально смотрите на меня? Вы не прочтете того, что у меня в душе, — продолжал больной, — а я ясно читаю в вашей! Зачем вы делаете зло? Зачем вы
собрали эту
толпу несчастных и держите ее здесь? Мне все равно: я все понимаю и спокоен; но они? К чему эти мученья? Человеку, который достиг того, что в душе его есть великая мысль, общая мысль, ему все равно, где жить, что чувствовать. Даже жить и не жить… Ведь так?
Но и после охлаждающих разговоров с доктором Коля чувствовал и видел всюду в городе тревожное, хмурое любопытство: все беспокойно ожидали чего-то, трое обывателей, выписав наиболее шумную газету, приняли озабоченный вид политиков, ходили по базару спешно, встречаясь, жестоко спорили, часа по два,
собирая вокруг себя почтительно внимательную
толпу слушателей.
И я вижу, как из
толпы выделяется солдат и решительно направляется в нашу сторону. На минуту он пропадает во рву, а когда вылезает оттуда и снова идет, шаги его нетверды, и что-то последнее чувствуется в его попытках
собрать свое разбрасывающееся тело. Он идет так прямо на меня, что сквозь тяжелую дрему, охватившую мозг, я пугаюсь и спрашиваю...
Узнать меня нельзя было в рубище, с искривленною на одну сторону шеею, со спущенными на лицо волосами; я проскользнул в
толпе убогих, которых мой избавитель
собрал для раздачи им милостыни.
Еще в 1697 году («25-го марта» — это число было у него записано красными чернилами и огромными буквами в календаре), смешавшись в
толпе лиф-ляндских дворян, прибывших встретить русского монарха на границе своей в Нейгаузене, он видел там лично этого великого мужа, ехавшего
собирать с Европы дань просвещения, чтобы обогатить ею свое государство.